У украинского села Старошведского есть второе название — «Gammalsvenskby»: в нем уже два с половиной столетия живут потомки шведов-переселенцев. Как же скандинавы оказались на украинской земле и почему решили там остаться? Как их потомки сроднились с историей Российской империи? И какой отпечаток на судьбе украинских шведов оставил страшный ХХ век? В 2014-м году норвежская писательница Эрика Фатланд решила объехать граничащие с Россией страны, чтобы составить ее портрет глазами соседей. Так родилась книга «Граница», недавно вышедшая на русском языке в издательстве «Рипол».
Публикуем заметку Фатланд о том, как она оказалась в Старошведском селе на юге Украины и гостила у местных жителей. В центре рассказа о судьбе шведов Новороссии — прямая речь Марии, одной из старейших местных жителей. Ее родителей разлучил немецкий плен, а советское правительство, благодаря которому 2 года ее детства прошли в сибирском лагере, препятствовало поездке в Швецию. Но Мария все равно осталась верной — и родному селу, в котором доживает старость, и культуре предков: до сих пор разговаривает на шведском и празднует лютеранское рождество.
Чай шведского качества
В дверях появилась сутулая седовласая женщина.
— Заходи, заходи! — с теплой улыбкой позвала она меня. — Проголодалась? Хочешь поесть?
Хотя я знала, что в Gammalsvenskby еще остались потомки шведских родов, по сей день говорящие по-шведски, было просто невероятно встретиться с кем-нибудь из них наяву. Я вошла в простой, скромный дом, где меня тут же пригласили сесть за стол. Вслед за мной семенила Мария. Двигаясь медленно и осторожно, она поставила на стол домашний борщ и яблочный компот. Ей помогал сын Александр, который тоже говорил по-шведски. К небольшому столику был прикреплен крошечный шведский флажок, на стене висел календарь с изображением шведской королевской семьи. Александр налил мне чаю.
— Настоящее шведское качество, а не этот скучный украинский чай, — пояснил он, пододвигая мне стул. — Мама, садись, я сам управлюсь.
Мария с легким вздохом опустилась на стул.
— Мой дедушка родился в 1872 году, почти через сто лет после того, как сюда прибыли первые шведы, — по-шведски сказала она. — У бабушки было восемь детей, у матери — пятеро. Три мои сестры умерли, в живых остались только мы с Йоханнесом.
История шведов из села Старошведское на Украине восходит еще к временам правления Екатерины Великой. Их изначальной родиной был остров Даго, который в наши дни находится на территории Эстонии. Между 1561 и 1710 годами Эстония оказалась под шведским владычеством, а с 1710 года до конца Первой мировой войны стала частью Российской империи. В 1781 году Екатерина Великая организовала отправку 1200 шведов из Даго в недавно покоренные ею области Крыма, так называемую Новороссию. Согласно некоторым источникам, перемещение осуществлялось принудительно, в то время как в иных описывается, как обедневших крестьян заманивали туда с помощью обещаний предоставить им дома и землю. Во всяком случае данный почин окончился катастрофой: во время длительного путешествия на юг более половины шведов погибло. До Украины добрались всего 535 человек, которым пришлось строить новую жизнь на пустом месте собственными руками. Согласно церковным записям, через два года после переселения, к марту 1783 года, в живых осталось всего 135 шведов из Даго. После русской революции шведы из Старошведского села попросили позволения вернуться домой в Швецию. 1 августа 1929 года, в год, серьезного экономического кризиса, разразившегося на Западе, жители села числом 881 человек прибыли на шведский остров Готланд в Прибалтике, где впоследствии обосновалось большинство из них. На Украине остались немногие. Однако жизнь в Швеции оказалась тяжелой, и в начале 1930-х годов в Старошведское село вернулись 243 человека. А дело было всего за несколько лет до начала сталинского террора.
— Всех нас, шведов, в сталинскую эпоху объявили врагами народа, — рассказывала Мария. — Когда мне было всего два месяца, обоих моих дедушек — звали их Герман Кристиан Андерссон и Петтер Симонссон Мальмас — депортировали, а затем расстреляли в Одессе.
Шведский Марии был довольно своеобразным: это был язык конца XVIII века, на котором говорили шведы с эстонского острова Даго, к которому примешивались украинское произношение и вкрапления украинских и русских слов. Время от времени, сама того не замечая, она переходила на русский только затем, чтобы потом снова вернуться к своему старомодному мелодичному шведскому. И хотя мне была понятна ее русская речь, но при этом меня гораздо больше волновали те же самые слова, произнесенные по-шведски, который очень близок к моему родному языку.
— Родилась я в 1937 году, — рассказывала Мария. — А в 1940-е разразилась война. Здесь появились немцы, и мы, дети, должны были изучать в школе немецкий. Йоханнесу было всего шесть недель, когда в 1943 году немцы отправили нас на Запад. В то время нас было пятеро братьев и сестер. Не было ни воды, ни еды. Сначала на телеге, запряженной лошадьми, нас повезли в Западную Украину. По пути одна из моих сестер умерла. Высадившись на вокзале, мы три недели прождали поезда. Какая-то семья положила своего младенца в чемодан, а в поезде этот чемодан кто-то украл… Затем нас отправили в Польшу, где нам снова пришлось ждать. Помню, собственными глазами видела там, как танками давили живых людей. Все всмятку… Кровь, мозги, все… Подобные картины невозможно забыть. Их так много… А теперь в Донецке снова воюют. Когда началась война, я просто расплакалась. Все вернулось на круги своя. Меня невозможно было оторвать от экрана телевизора, Александру даже пришлось его отключить. Я была так потрясена. Они взрывали дома… Раньше я тоже видела дома в руинах, я знаю, что такое война. А сейчас, когда я вижу разрушенные дома и плачущих женщин, то все переживаю заново. Ко мне словно возвращается мое детство.
— Мама, — осторожно произнес Александр. — Не стоит сейчас говорить о войне. Ты начинаешь волноваться.
Мария положила руку ему на плечо и нежно улыбнулась. Пару раз глубоко вздохнула, сделала несколько глотков чая.
— Благодарю тебя, Александр, но я должна окончить свой рассказ, — учтиво ответила она. — Из Польши нас отправили в Германию. Йоханнес там выучился ходить. Мама нашила ему кучу распашонок, в которых он был похож на балерину. В Германии мама работала в поле, сеяла морковь. Плохо там не было, но по окончанию войны нам сообщили, что теперь придется возвращаться домой. Обратно нас отправили на поезде. Внутри становилось все холоднее и холоднее, и когда мы наконец приехали, то увидели, что нас привезли не домой, а в Сибирь. У нас с собой не было ни одежды, ни обуви, расселили нас в похожих на тюрьмы бараках с протекавшими крышами. На каждую семью выделили по одной двухъярусной кровати. Мои сестры Эльза и Анна скончались в Сибири; Анне исполнилось всего шесть лет. Если бы они выжили, то у меня были бы сейчас сестры. Йоханнес тоже умер. Ему было тогда 56 лет…
У Марии заблестели глаза. Голос оборвался.
— В Сибири мы пробыли два года. Иногда температура опускалась до 50 градусов ниже нуля; мы плескали водой из ведра, и если вода быстро превращалась в лед, то в этот день в школу было не надо идти. Дети бросались в нас камнями и обзывали фашистами. Когда мы наконец вернулись из Сибири, от нашего дома даже камня на камне не осталось. Нас уцелело всего пятеро семей, и все мы поселились в доме моей бабушки. 47-й год выдался голодным, люди умирали прямо на улицах. Наша тетя Мария тоже однажды упала на улице и умерла, потом мы ее похоронили. Питались мы мышами, но вскоре в деревне даже их не осталось. Тогда мы стали есть собак. Варили траву. Съели все, что можно только было найти съедобного.
— Мама, — снова сказал Александр. — Побереги себя, не стоит волноваться.
— А вы когда-нибудь бывали в Швеции? — попыталась я сменить тему.
— Мне разрешили туда поехать, а вот матери отказали, по крайней мере, поначалу, — ответила Мария. — В 50-м году моя тетя Альвина отправила матери письмо с приглашением посетить Швецию, однако, узнав об этом, советская милиция посадила мою мать в подвал и продержала ее там три дня на хлебе и почти без воды. Все это продолжалось до тех пор, пока она не сдалась и не написала отказ от посещения Швеции. В 57-м году Альвина прислала нам новое приглашение. В то время я работала в детском саду, была замужем и имела двоих детей, Александра и Анну. Мой рабочий стаж в детском саду — 39 лет и восемь месяцев, но на самом деле он еще больше, потому что я трудилась с самого детства. Когда мы были маленькими, нас отправляли на сбор хлопка.
Прилежно оформив все необходимые документы и заявки, 2 сентября 1975 года Мария и Йоханнес оказались в числе первых жителей Старошведского села, кому впервые после 1929 года удалось посетить Швецию. В качестве гарантии своего возвращения им пришлось оставить детей.
— Я боялась самолетов и не хотела лететь, — вспоминала Мария. — Во время войны, когда пролетал самолет, мы всегда падали ничком на землю. Это уже превратилось в инстинкт. Мы решили отправиться на корабле, но там было так противно, что домой мы все-таки полетели на самолете…
Она разразилась смехом.
— Когда после трехнедельного пребывания в Швеции мы вернулись домой, к нам домой приходили толпы журналистов, всем хотелось узнать, какая там жизнь. «Там хорошие дороги, — говорил Йоханнес. — Вот поезжайте туда и научитесь у них строить дороги. Едешь как по маслу, без единого звука».
Она засмеялась, затрясшись всем своим крошечным телом.
— В 2004 году мне наконец разрешили отправиться вместе с мамой в Швецию, где мы познакомились со всеми нашими родственниками. Все они были богаты. У них была такая красивая жизнь! Они имели посудомоечные машины. Стиральные машины. Кожаную мебель. Сейчас у нас тоже есть стиральная машина. Помню, как же я разозлилась на Александра, когда он ее купил! «Ну зачем же так тратиться?» — подумала я. А теперь я каждый день благодарна Александру за то, что он мне ее купил. Даже не знаю, что бы я без нее делала. А у вас дома в Норвегии тоже есть стиральная машина?
Александр достал альбом с фотографиями той самой шведской поездки. На одном из снимков изображены мать Марии, Эмма, и сестра [матери] Альвина. Обе они в 1929 году оказались в Швеции, но два года спустя Эмма вернулась в Советский Союз. Оставшись в Швеции, Альвина вышла там замуж. На снимке Альвина выглядела лет на десять моложе Эммы, хотя на самом деле все было наоборот и это Эмма была на десять лет моложе Альвины.
— Альвина оказалась самой счастливой из всех нас, — сказала Мария. — Не знала ни войны, ни голода, ни гонений. Она прожила счастливую жизнь.
Сидя в маленькой комнатушке мы так заговорились, что не заметили, как наступил полдень. Семеня крошечными шажками, Мария отправилась на кухню готовить обед. После инсульта, который случился с ней несколько лет назад, она больше не могла жить одна, и Александр вернулся домой, чтобы ей помогать. Бывшая жена Александра переехала в Донецк, а его теперешняя жена и дочь жили в соседнем городе. Было не совсем понятно, вместе они или уже развелись. Много лет подряд он пил по-черному, но благодаря своей матери снова вышел на правильную дорогу. Кухня была такой крошечной, что там едва хватало места на одного человека. Позади табуретки, на которой сидела Мария, в самом углу стояла купленная Александром стиральная машина. Он исчез в саду, отправившись набрать там свежих яиц на следующий день на завтрак. Дом был маленький и спартанский, никаких излишеств. В принципе там был водопровод, но он распространялся только на краны для воды. Рядом с курятником во дворе находился туалет. С большим усилием и терпением, едва передвигая ноги, Мария вынесла большую порцию картофельного пюре и жареных овощей, политых сливочным соусом. К этому блюду были поданы маринованные домашние огурцы и компот собственного приготовления. Александр подлил мне добавку качественного шведского чая. Я все ела и ела, а Александр все подкладывал и подкладывал. Под конец нас ждали торт и еще чай. Пока я ела, Мария продолжала рассказывать о войне, о своих детях и о Швеции. Заметив, что она ни словечком не обмолвилась о своем отце, я осторожно поинтересовалась, что с ним случилось.
— Ах… — Взгляд Марии стал совсем пустым. — Отец во время войны еще до рождения Йоханнеса был арестован немцами. Он так никогда и не увидел Йоханнеса. Пока он сидел в тюрьме, мама написала ему множество писем, штук пятьдесят. После того как мы переехали в Сибирь, связь с отцом совсем потерялась. В 56-м году из письма тети Альвины мы узнали, что папа тоже находится в Швеции: его отправили туда после войны американцы. Письмо Альвины было написано мелким шрифтом на старо-шведском, чтобы письмо могло пройти через цензуру. Когда забрали отца, матери было всего 27 лет. Больше его она так никогда и не увидела.
— А вам удалось с ним снова встретиться? — спросила я.
— Да, один раз, когда мы с Йоханнесом в 1975 году посетили Готланд. Мне было тогда 37, Йоханнесу 31. Он ведь совсем не знал отца. Увидев нас, отец расплакался и сказал, что помнит меня с тех пор, когда я была еще совсем крошкой. Каждое утро, перед тем как уйти на работу, он заходил к нам в спальню нас поцеловать. А теперь у него была новая жена, немка, но детей у них не было. В тот день, когда мы вернулись в Советский Союз, его рубашка была совсем мокрой от слез. Когда мы уезжали, он выглядел совсем худым, а через два года умер. Новая жена отвезла его в Германию и там похоронила, но мы не знаем точно где. Впервые маме разрешили приехать в Швецию в 1987 году. К тому времени папа уже 10 лет как лежал в могиле, — добавила Мария.
Сегодня в Старошведском селе, переименованном в Змиевку, «Город Змей», осталось чуть меньше двухсот потомков шведов из Даго, однако среди них не так много людей, которые сохранили язык, как Мария и Александр.
— Дома мы всегда говорили только на старошведском, — вспоминала Мария. — В нашей семье мы сохранили все традиции. Рождество празднуем 24 декабря, шведское Рождество. Мой муж был украинцем и отмечал Рождество и Пасху на две недели позже. Когда я выходила замуж, мама сказала, что помимо наших Рождества и Пасхи нужно отмечать и те, что приняты в его культуре, поэтому у нас в доме всегда все праздновалось дважды.
— Это была замечательная система, — улыбнулся Александр и снова наполнил наши чашки качественным шведским чаем.
