Так Майя Туровская назвала свою статью о праздновании столетия Пушкина в 1937-м. «С легким веянием макабра, – как писала она. – Всенародно праздновать предстояло смерть поэта». Сегодня я спешу поздравить Туровскую с рождением. И чума полегче, и юбилей не вполне: Майе всего 92, но все же – тридцатые годы остались в памяти «предвоенными». А нынче сводки с дальних фронтов звучат очень скверно. И все-таки – поздравляю.
Если жизнь на нашей планете – школа, то человеческий век делится, как учебный год, на четыре четверти. Майя Туровская,1924 года рождения, нынче прилежно осваивает четвертую четверть. Критик, театровед, сценарист. Она как работала всю жизнь над текстом, так и работает над ним и сейчас: готовит к изданию новую книгу.
В 1947 она окончила МГУ, в 1948 – ГИТИС. Автор многих работ по проблемам театра и кино. В 1966 она с Ю. Ханютиным написала сценарий фильма «Обыкновенный фашизм», поставленный М. Роммом. Фильм прогремел, и ее имя стало известно широкому кругу зрителей – не читателей.
– «Обыкновенный фашизм» – фильм культовый, создан по вашему сценарию более 40 лет назад. А вот если бы сейчас вам заказали сценарий ленты «Обыкновенный терроризм», о чем бы вы написали, что сказали бы современному зрителю? – спросила ее журналистка Германии.
– Конструктивного ответа у меня (боюсь, не только у меня) нет. Но я бы постаралась поговорить не только с террористами, но и с матерями убийц-самоубийц. Может быть, они сами и фанатики, камикадзе, но я не могу поверить, что матери сплошь фанатичны или верят, будто дети их попадут в рай с гуриями. Скорее всего, это некое состояние социума, который к тому же построен на иных основах и находится в другой фазе. Может быть, таким образом и можно было бы хоть что-то постараться уяснить, помимо привычных нам клише.
Член Союза писателей, Союза кинематографистов, Союза театральных деятелей, доктор искусствоведения, в 1991 году Майя Туровская получила Приз кинопрессы (Лучшему киноведу года), а в 2007 году была награждена премией «Ника» – «За вклад в кинематографические науки, критику и образование». Лектор многих университетов Америки, Канады, Германии, последний десяток лет она живет в Мюнхене. Тексты Туровской известны кругу специалистов, но услышать ее рассказы доводилось немногим: в СССР не нашлось учебного заведения, куда бы она была звана наставником. А послушать, что говорит Туровская, полезно всякому мыслящему тростнику.
Лев Аннинский писал о ее трудах: «Если применять к прошлым временам нынешние термины, то можно сказать так: каждая книга Майи Туровской при выходе становилась интеллектуальным бестселлером. И притом невозможно было предсказать, какой будет новая книга и какую реакцию вызовет. Предсказать можно было только одно: что в поток она не впишется.
"Да и нет". 1966 г. Вызов – в заглавии: выпустить на страницы книги весь клубок внутренне противоречивых чувств, – уже одно это было вызовом тогдашнему канону определенности... Хотя по складу дара она – человек весьма категоричный и определенный. Так что тут никаких намеренных туманов. "Да и нет" – это не эквилибристика, а позиция. Причем дерзкая.
"Герои безгеройного времени". Опять что-то "ссорится" внутри текста. То ли киновед с социологом, то ли страстный критик с бесстрастным ученым. И чуткий читатель, умом прикованный к западному материалу, душой прикован к родному отечеству: героев в нем полно, а время – безгеройное. Попробуй сопряги.
"Бабанова". Это уж настоящий бестселлер. Читается, как плутовской роман. Притом – благородство интонации, плутовскому роману по определению не очень присущее; благородство – в самой ткани текста. Драма: путь героини сквозь безгеройное время.
"Брехт". Фигура пограничная, и все на той же грани: между "да" и "нет". Между театром и кино? А может, глубже: между коммунистической мечтой о новом человечестве и предчувствием краха этой мечты?..
"7 1/2".. Внутренний спор с Тарковским. Не столько спор критика с художником, сколько спор личности с личностью, опыта с опытом...
Майя Туровская – из "шестидесятников". В том смысле, что настоящий расцвет – в 60-е годы. И еще в том смысле, что неотступна верность идеальному началу, пусть оно и обречено. Тот самый "идеализм", который вечно проклят. Безгеройное время – дано. "Это не подлежит обсуждению". Подлежит обсуждению то, как ты с этим временем сладишь в своей душе. Отсюда лейтмотив: горькая верность жребию»
Лев Аннинский, журнал «Кинограф»,1997
Помимо книг существует ряд добротных документальных фильмов, снятых по сценариям М. Туровской в разные годы разными режиссерами. Не так давно мне выпало представлять в Бруклинской Публичной библиотеке показ редкого фильма «Сентиментальный гротеск». Это рассказ о Государственном Еврейском театре (ГОСЕТ), созданном в 1920 году в нищей голодной революционной России режиссером Александром Грановским. Там работали актеры Михоэлс и Зускин, а первым художником-оформителем был приглашен молодой Марк Шагал. Сценические образы еврейского местечка, талантливо созданные этими невероятными мастерами, жили в спектаклях почти 30 лет существования театра. Вслед за Шагалом в театр пришли и вдохновенно работали такие художники, как Рабинович, Альтман, Фальк, Тышлер. Фильм рассказывает о них, но построен так, что рассказ о творчестве переплетается с повествованием о трагической судьбе самого театра, сгинувших еврейских местечек и судьбах самих художников.
На экране – история знаменитых панно Марка Шагала, созданных в 20-е годы и надолго скрытых от зрителя.
Фильм появился на свет благодаря энтузиазму трех женщин-кинематографистов, трех «МТ»: сценаристу Майе Туровской, режиссеру Марианне Таврог и продюсеру Мирре Тодоровской. У фильма нелепая судьба: еще один продюсер – некто Х – вложил в него небольшие деньги, купив тем самым часть прав на картину. Когда картина была завершена, некто Х ее не принял. В результате рядового для профессионалов конфликта, фильм оказался заблокирован одним из правообладателей, а потому – никогда не вышел к широкому зрителю. Согласно Международному авторскому праву, показывать его могут только создатели. Так однажды в Нью-Йорке, когда автор Майя Туровская прилетала на открытие большой выставки «Марк Шагал и художники русского еврейского театра» в Еврейском музее, состоялся просмотр. И второй раз, когда Майя Туровская прилететь не смогла, она доверила мне принадлежащее ей право показа.
Майя Туровская любит рассказывать о театре. Она знала лично многих, причастных к театру. Многое изучала в секретных архивах, когда они были открыты (так и родился ее сценарий для этого – единственного – фильма об истории создания и уничтожения детища еврейской культуры). Рассказывала о своем учителе Абраме Эфросе и его участии в создании ГОСЕТа, об истории спасения шагаловских панно, выставленных в музее.
– Никто не знал, что произошло с панно Шагала после закрытия театра. И только много позже Александр Тышлер рассказал мне о том, как ему удалось уговорить сотрудников Третьяковской галереи спрятать панно у себя в хранилище, где они и находились до 1973 года, когда Шагал впервые приехал в Москву. Именно тогда я в первый и в последний раз встретилась с Марком Шагалом. Он подарил мне книгу со своим автографом, которую я храню и сегодня вместе с его новогодними поздравительными открытками.
Всякая интересная выставка подобна свиданию. Даже не потому, что Марк Шагал – один из любимых моих художников. «Свидание» в данном случае – не поэтический троп, а констатация: семь панно, украшавших некогда стены еврейского театра, впервые выставленных для обозрения и ставших сенсацией сначала в Швейцарии, где их отреставрировали, потом в ФРГ и, наконец, вернувшихся на родину, я мечтала увидеть очень давно. С тех самых пор, как услышала о них от моего учителя по театральному институту Абрама Марковича Эфроса. Это был не рассказ, а вопли и ламентации, мало похожие на обычно склонного к иронии и даже язвительности Эфроса.
«Шагал погибает, от него отваливается краска, по Шагалу ходят ногами!» – так примерно звучали его причитания. Верно, это было до убийства Михоэлса и закрытия Еврейского театра: опального Эфроса не было в Москве в 1949-м, а в 1950-м А. Тышлер, последний художник театра, передал работы его первого художника в Третьяковку. Надо отдать справедливость Эфросу: он знакомил нас с искусством, невзирая на политическую ситуацию, и учил любить вовсе не принятое, опальное, как бы вычеркнутое. От него я впервые услышала, а потом прочла историю панно, которыми художник Марк Шагал украсил бедные стены Камерного еврейского театра, основанного А. Грановским.
...С тех пор, как свидание состоялось и шагаловская «коробочка», так и не успев стать «оседлой», пустилась путешествовать по свету, мне доводилось встречаться с ней на разных широтах. Но в промежутке нам с режиссером Марианной Таврог удалось снять шагаловскую «коробочку» на пленку в Париже и сделать десятиминутный фильм, который мы так и назвали – «Театр Марка Шагала». Он был «пилотом» к более объемной ленте «Сентиментальный гротеск, или Художники еврейского театра». Я благодарна за это судьбе и продюсерской кампании «Мирабель».
К показу в библиотеке, Майя Иосифовна написала из осеннего Мюнхена, где живет нынче, записку: «Дорогие друзья, я очень рада, что вы посмотрите наш фильм "Сентиментальный гротеск". Еще больше обрадовалась бы Марианна Таврог – режиссеры в этом смысле темпераментней авторов. У Марианны под кроватью хранились съемки нашего общего друга Александра Тышлера (фильм о нем, конечно, в советское время не дали сделать), а я к тому же была ученицей Абрама Эфроса, который привел в Еврейский театр Марка Шагала. Я со студенческих лет помнила историю с панно в фойе театра, которые исчезли из обихода... Наша идея долго была платонической. Пока однажды я случайно не встретила третью МТ – Миру Тодоровскую.
Фильм мы снимали в самое смутное время, на границе уходящей "перестройки", когда на Науч-поп-студии, где всегда была толкучка и очередь за монтажными и проч., было пусто. Кроме нас работала еще одна монтажная. Денег было меньше, чем мог наплакать приличный кот. Но нам оч-чень хотелось... Вот и все. Спасибо, что вы пришли на просмотр. Майя».
Добавлю, что оператор фильма – Дмитрий Масуренков, а музыку написал Исаак Шварц.
К девяностолетию Туровской вышел небольшой фильм, который можно найти в интернете. В фильме-монологе М. Туровской главным героем стало Время, в которое М.Туровская жила и работала. Первая четверть ее жизни была отдана ученичеству – школа, университет, два разных факультета одновременно. Война и эвакуация. М. Туровская с любовью и благодарностью рассказывает о своих учителях. Равно, как и о родителях – арестованный в 1937 году отец, нежданно выпущенный на свободу, т. к. некому было работать, – уговорил ее окончить аспирантуру: «Маечка, сделай это для меня!»
В 25 лет научным работником она вошла в круг профессиональных критиков Москвы в тот самый момент, когда началась борьба с космополитами.
Вторая четверть – это театр, как реальный, со сценой и зрительным залом, куда она пришла критиком и театроведом, так и знаменитый «Театр перед микрофоном», который выходил только на радио.
Третья четверть – «Обыкновенный фашизм» и все, что случилось вокруг него. Как рождался замысел, потом – книга, которую запретили, и только после – сценарий. Как Михаил Ильич Ромм – лауреат многих Сталинских премий – взялся снимать ленту, которая и сегодня не утратила актуальности.
Четвертая четверть – мир, в который М. Туровская бесстрашно шагнула, покинув Москву и Россию. Уникальный опыт общения с американскими студентами подарил ей свежий взгляд на старые советские фильмы. Благодаря новому ракурсу, родилось невероятное исследование М. Туровской о параллелях в американском и советском кино тридцатых годов. Оказалось, что США и СССР в тридцатые годы осваивали одни и те же темы и характеры. Разница была только в системе ценностей: в СССР это было «благо Родины», у американцев – спасение души или ее пробуждение в последнем негодяе.
Но это была вторая параллель.
Первую параллель М. Туровская провела, когда делала в Москве ретроспективу «Кино тоталитарной эпохи».
– Это были нацистские и советские фильмы, – рассказывала она мне. – Мы даже напечатали каталог. Он был кратким, но все-таки это было не просто перечисление фильмов, а описание их. И вступительную главу дали – «Социалистический реализм и национал-социалистический реализм» и сопроводили каталог документальными материалами. Позже эта ретроспектива прошла в Германии в рамках выставки «Москва–Берлин». Вне выставки это показать нельзя: у них запрещены нацистские фильмы.
Я сделала курс, в котором показала студентам советское и нацистское кино. Рассказывать, чем они похожи, было не интересно потому, что все видно на экране. Мне казалось интересным говорить о том, какую мифологему выражает каждый фильм, как мифология выстраивается сама собой, потому что так устроена система пропаганды. Она вертикальная в том и в другом случае. В ней присутствует на самом верху вождь, который заменяет Бога, а дальше идет, как в нормальной мифологии, – герой. А уж дальше – юная невинная жертва. У них это «Юный гитлеровец Квекс», у нас – «Путевка в жизнь». И это понятно: всякая идеология, которая равна религии, нуждается в легитимизации – это должна быть невинно пролитая кровь. Добровольная жертва или не добровольная. Раньше приносили жертвы человеческие. Потом их стали заменять – как Исааку – в последний момент. То есть жертвоприношение является принадлежностью любой сколько угодно серьезной мифологии.
Дальше идет миф предателя, которого можно исправить. Потом – миф врага, которого исправить нельзя. Это экзистенциальный враг – как дьявол. В немецкой мифологии врагом неисправимым был еврей – «Юд Зюс», что в переводе означает не «Еврей Зюс», а «Жид Зюс» на самом деле. А у нас это были не просто «враги народа», а члены партии – враги народа: Троцкий такой экзистенциальный враг. Кстати, тоже еврей, как ни странно...
После этого М.Туровскую пригласили в США.
Там она решила показать американским студентам советское кино.
А сама смотрела американское кино 30-х годов. И вторая параллель открылась сама.
– Я смотрела и нашла много аналогий с советским кино. Мне раньше казалось нереальным сравнивать: Голливуд – «фабрика грез» и наша социалистическая дерюга? А оказалось, что в них очень много похожего. И когда я спросила своих студентов, какой фильм им больше всего понравился – они ответили хором: «Музыкальная история». И это понятно, потому что это американский фильм на русском материале.
Тогда я стала составлять списки – что на что похоже. И написала заявку, что хорошо бы сделать ретроспективу. Вторую: с одной стороны нацизм, с другой – Голливуд. Не вообще на уровне Голливуда, который нельзя объять, а на уровне отдельных фильмов – на уровне пристального зрения провести анализ. Это интересно, занимательно и всё равно показывает мифологию. Потому что в Голливуде есть все, что есть у нас, кроме вертикали: вождь-герой-предатель. Но в потенциале там все: миф флага, государственного праздника, миф американской жизни... Есть много похожего и много совершенно другого одновременно. У американцев – опора на отдельно взятого человека, на то, что он предоставлен себе. Это, конечно, поразительно!
Я сделала списочек и послала в Москву, сказала: давайте, ребята, покажем по телевидению ретроспективу, которая будет называться «Занимательная демократия». Потому что никто у нас не имеет ни малейшего представления о том, что такое демократия в повседневной жизни. Американское кино – часто жестокое в 30-е годы, циничное, очень едкое – у нас не было этой едкости! – может дать наглядное представление о том, что такое ЖИЗНЬ при этой самой демократии. Потому что в то время Америка переживала то, чего мы не помним – мы всегда себя сравниваем только с Германией! А Америка переживала эпоху великой депрессии, и у них были все социальные проблемы и гангстеры, которые не у нас появились сначала. Это все было здесь – в Америке. И продажные политики, и продажные судьи. И про все это есть фильмы. И очень интересно показать, что Америка из всего этого все-таки вышла не на дорогу фашизма.
Я вспоминаю об этом потому, что Майе Туровской сегодня 92 года.
Летать запретили врачи, но она работает, и в минувшем году вышел ее большой труд, о котором она говорила и думала много лет, –
«Зубы дракона. Мои тридцатые годы».
В предисловии Майя Туровская поясняет название книги и предмет своего исследования.
«Для тех, кто не помнит, справка.
Язоном звали царского сына. «Арго» назывался корабль.
Задание было: вернуть из Колхиды в Элладу золотое руно.
Награда: возвращение отцу Язона Эсону узурпированного трона в Иолке.
По идее, задание было невыполнимо, но аргонавтам удалось через все преграды добраться до далекой северной Колхиды – богинь и богов, принимавших участие в операции «Аргонавты» и далее, не упоминаю.
Местный царь Ээт в обмен на шкуру золотого барана потребовал от Язона выполнить очередную навыполнимую задачу: запрячь в плуг огнедышащих быков, вспахать поле и посеять зубы дракона. Дочь царя, волшебницу, звали Медея. Она и подсобила Язону...
Когда из зубов дракона выросли воины в полном вооружении, по ее же наущению Язон швырнул в их гущу камень, и воины бросились друг на друга – убивать...
30-е годы прошлого века были десятилетием, когда на бывших военных полях Европы тут и там прорастали зубы дракона. ... Это были годы мирных заверений и вооружения армий, годы переговоров – явных и тайных, обманов и самообманов, годы закрывания глаз и умывания рук. Пока на рубеже десятилетия армии не начали убивать друг друга...»
Читайте Туровскую, смотрите «Обыкновенный фашизм», а потом – в окно, и подивитесь способности маленькой хрупкой женщины видеть главное в заоконной суете.
