Монстр

«Жизнь — боксёр, кто бьёт именно туда, где ты раскрыт. Вопросы к мирозданию копятся, а оно их оставляет непрочитанными, хотя и онлайн. Кое-кто отказывается верить, что Ар Келли достал свой чёрный хер, направил его в лицо маленькой девочке и испустил струю мочи. Кое-кто скорее поверит в то, что уважаемые СМИ во всём мире лгут, а коллеги певца по цеху ополчились против него. А мне вот проще верить в то, что у мужика потекла крыша, и он обоссал девчонку — не могу себе позволить жертвовать верой в мировую справедливость только ради того, чтобы одна малышка вышла сухой из подвала Ар Келли. Я приношу эту крошку в жертву мировой справедливости. Я и тебя ей в жертву принесу, ни секунды не раздумывая…»

Так я писал в ранний час, когда раздался звонок в дверь — из Краснодара прилетел Леопольд Рассказов. Я предложил ему пожить у меня, пока не найдёт жильё в Петербурге. Явился он в первое утро зимы, тонкий, с волосами до плеч, руки исписаны хной, на рюкзаке значок-мухомор. Обнялись, он скинул поклажу, и мы пошли на кухню, я стал готовить завтрак.

— Как долетел?

— Славно, только вот самолёт пару раз тряхнуло преизрядно. Там дети были маленькие. И я подумал, вот если мы сейчас разобьёмся, назавтра во всех новостях будет о том, что погибло столько-то детей. Но нигде не скажут, что разбился великий русский писатель Леопольд Рассказов.

Нож мой замер посреди спелого авокадо. Я посмотрел на Рассказова. Он шутил, конечно, но как будто не совсем.

— Ох, — сказал я и вернулся к готовке.

Не мне сбивать с людей спесь, я сам спесивый. Не могу, не буду, всё приму как данность.

После еды великий русский писатель удалился разбирать вещи. Я вымыл за нами посуду и пришёл в гостиную. Кресло и диван покрылись одеждой Рассказова. На журнальном столе громоздилась армада вещей: статуэтки Шивы и Будды, держатель благовоний в виде Ганеша, роман «Дом листьев», металлическая ступа, привезённая Рассказовым из деревни, где Будда Шакьямуни в первый раз читал проповедь, бонг, колода таро. Я предвкусил хаос.

Под конец года мой скромный бизнес просел, и я теперь едва мог позволить себе квартиру в центре города, но держался как мог. Пока ждал приезда Леопольда, даже были мысли предложить ему пожить со мной до конца зимы, а взамен попросить внести лепту в аренду. В первые же несколько часов его пребывания я понял, что это плохая идея. Леопольд прибыл из родительского дома, где посуда, раковина, ванная, наверное, становились чистыми сами собой, а свет выключался, стоило только выйти из комнаты. Гостей я люблю и если уж принимаю их, то по полной: еду им готовлю, посуду за ними мою, к наведению порядка не привлекаю. Но тогда мне нужно было работать, чтобы свести концы с концами, а при этом не так-то просто уделять время гостю и удвоившимся хлопотам. Я понял, что надолго меня не хватит, так что предлагать Леопольду сожительство не стал. Однако и торопить не стал, живи, говорю, здесь сколько тебе понадобится, а как найдёшь хорошую квартиру, так и переедешь. Леопольд моим гостеприимством не пренебрёг и жильё нашёл достаточно быстро — всего через месяц с лишним.

Жили дружно. Утром я вставал, делал зарядку, принимал душ, готовил завтрак, тут как раз просыпался Леопольд, мы ели и принимались за дела. Я садился за стол, открывал ноутбук, отвечал на письма, кое-что редактировал, готовился к съёмкам фильма «День, когда умер Джон Леннон» по моему рассказу.

Тем временем Леопольд, расположившись на диване, искал в сети жильё, что-то печатал, медитировал или читал книги. Иногда ходил гулять или смотреть варианты жилья. Я познакомил его с Любовью, хозяйкой кофейни поблизости, с тех пор он часто стал ходить работать туда, как я раньше. Сам я из дому теперь выходил редко — берёг время и деньги, чтобы перезимовать и не потерять квартиру. С приездом Леопольда я стал покидать обитель ещё реже — отпала необходимость посещать магазин, я всегда мог попросить Рассказова сделать покупки. Примерно раз в неделю он писал мне в Телеграм, каков размер моей задолженности «Рассказов-банку», и я её гасил.

Вечерами ко мне приходили женщины. Я знакомил их с Леопольдом, мы вместе пили вино или юннаньский пуэр, беседовали. Когда Леопольд чувствовал, что сексуальное напряжение между мной и гостьей, как ему кажется, наросло до предела, он говорил:

— Схожу-ка я за вафлями.

И покидал квартиру. Иногда случалось так, что Рассказов ошибался в расчётах, и в то время, когда он ходил за вафлями, не происходило ничего такого, чего не могло бы случиться при нём. Мы с гостьями выпивали, разговаривали или молчали — нам было хорошо вместе.

​У меня были довольно свободные взгляды на секс. Я не был настроен на моногамные отношения, но заявлял об этом открыто, чтобы не обмануть ожиданий женщин. Любовь без привязанности и притяжательных местоимений. С одной женщиной про других я не говорил, если только она сама не спрашивала. Если спрашивала, давал ей шанс уйти от темы. Если не уходила, то отвечал напрямую, когда, с кем, где и сколько раз. Да, вот на этом столе. Да, сегодня утром. Да, я смотрю на тебя как ни в чём ни бывало, потому что мне с тобой хорошо, я люблю тебя.

Секс хорош. Но ушли времена, когда меня интересовал секс ради секса. Милого личика, точёной фигурки и восторга от моих рассказов уже недостаточно, чтобы так просто затащить меня в постель, теперь нужно что-то большее: природное взаимопритяжение, тепловая совместимость, понимание, зачем и почему именно мы, именно сейчас. Колечко в ноздре, правда, может помочь, не знаю, почему эта штука так заводит. Но природное взаимопритяжение однако же важнее.

С приездом Леопольда приток женщин в мою квартиру не просто не снизился, а увеличился. Женщины — интуитивные существа, вот и почуяли, наверное, что в город прибыл великий русский писатель. Вычислили его местоположение и связь со мной, обманом и лаской заставили меня поверить, что хотят меня, хотя на самом деле желали лишь увидеть Леопольда. На связь стали выходить даже те, с кем я не встречался годами. Одним вечером явилась красотка Христина Сибирь, которую я не видел целых четыре года. Подумать только: в период нашей разлуки могла бы уместиться Великая Отечественная война! А тут она просто написала мне и пришла. Приходили и те, кого я никогда не видел живьём, и заставляли меня поверить, что они здесь не из-за Леопольда, а из-за меня. К нему, надо заметить, физиологически ни одна гостья не притрагивалась. Возможно, их повергал в трепет сверхъестественный уровень духовности Рассказова — настолько высокий, что всякая сексуальная связь на нём становилась невозможной. Но они с большой охотой беседовали. Леопольд возвращался с концерта «Алоэ Вера» и под косячок рассказывал моим гостьям о своём паломничестве в Индию, а они слушали, затаив дыхание, спрашивали его о скрытых механизмах реальности и мирозданческих тайнах, а он, к их восторгу, раскладывал всё по полочкам, щедро приправляя специей метафоры.

Нежная рыжая доктор принесла ведёрко голубики и обклеила мою усталую спину тейпами, элластичными лентами для разгрузки мышц. Девица-байкер любила, когда её кожу пронзают крюками и подвешивают её на цепях. У меня не было специального оборудования, так что мы провели вечер за беседой и прикосновениями — она была заядлым кинестетиком. Впрочем, дальше касаний у нас не зашло. Другие прикосновения были для меня болезненными — массажистка на полу гостиной перезагружала мою нервную систему, выдавливая у меня из мышц такую боль, какую едва ли можно было представить, взглянув на её нежные пальчики.

По окончании съёмок была «шапка», традиционное мероприятие: шапку пускают по кругу, все члены съёмочной группы скидываются, а потом гуляют на собранные деньги. Мы были в баре, под конец все разошлись, и остались только я, Леопольд и исполнительница главной роли Серафима. Посовещавшись, мы все отправились ко мне домой, выпили ещё немного и посмотрели концерт Эстаса Тонне, после чего Леопольд проводил Серафиму до такси, и мы легли спать. Мне она нравилась, думаю, что и я ей тоже, но не уверен, что между нами что-то могло быть, раз уж мы взялись делать кино.

У меня хватало забот, но ни разу я не пожалел о том, что Рассказов гостил у меня гораздо дольше, чем я рассчитывал. Каждый человек создаёт вокруг себя реальность определённого сорта, а некоторые, кто занимается этим профессионально, влияют на порядок вещей особенно сильно. Рассказов, словно молодой Хоттабыч, увлёк меня в каскад приключений, не прерывавшийся ни на день. Не единожды устыдился я своего малодушия, которое проявил в начале, уповая на то, что Рассказов заберёт моё время и внесёт хаос в мой быт. Этот хаос вскоре стал мне как родной, одел мой дом гирляндами и наполнил джазом в преддверии Новогодья.

В новогоднюю ночь я дежурил по вселенной. Конечно, я должен был встретить его один. Мы выпили с Рассказовым, причастились вегетарианским оливье «Толстой», посмотрели «Рок-волну», после чего он отправился к девчонкам в кофейню, а я остался на посту. За десять минут до полуночи в дверь позвонили. На пороге была Любовь с бутылкой шампанского и мишурой на шее. Макияж её был как всегда дико стильным, с густой россыпью блёсток — как будто ей на лицо только что кончил Элтон Джон.

— Ты не должен быть один в Новый год! — воскликнула Любовь, влетая в прихожую. — Я спасу тебя от одиночества!

— Не надо меня спасать, — ответил я. — Я дежурный по вселенной, сам кого хочешь спасу.

Я стоял у открытой двери. Любовь поняла, что закрывать её я не собираюсь, и личико её видоизменилось. Очаровательная улыбка стала умно надутыми губками, глаза, подведённые чёрными стрелками, больше не смеялись.

— Серьёзно? — молвила она.

Я кивнул. Любовь подошла к зеркалу, медленно осмотрела себя, как будто хотела убедиться, что её наружного великолепия ничто не нарушает — она была так прекрасна, что ни один мужчина, казалось бы, не способен так отреагировать на её появление, особенно, если он один за десять минут до прихода Нового года. Мельком взглянув на меня, Любовь очень быстро и решительно зашагала к выходу. Я приостановил её на пороге и сказал:

— Можно без этого? Можно сегодня просто без этого? Новый год же.

— Пусти, — сказала она, вырываясь. — Иначе я не успею в кофейню к полуночи.

Я пустил. Вернулся в комнату, выпил, посмотрел обращение президента, он сказал, что вообще-то мы с вами молодец, пускай, конечно, не во всём, но всё же, всё же… а остальное приложится, нужно только ещё чуть-чуть… Я послушал куранты и ничего не загадал — устал от исполнения желаний. Краем глаза наблюдал салют. Выпил. Поздравил кого-то в сети, кто-то поздравил меня, потом ещё кто-то…

Я дежурил по вселенной до трёх часов ночи, большинства возможных происшествий не обнаружил, а те, которые мог обнаружить, заблаговременно предотвратил. Всё прошло гладко, и я решил, что теперь могу лечь спать.

Но спать мне не позволила искусствовед Даль. Ей нужно было немедленно увидеть меня, потому что она была одна в новогоднюю ночь. Она вошла в мой дом в пальто, под которым оказались лишь чёрные кружева, сетки и ремни. Она, похоже, была моей наградой за дежурство, хотя я не просил награды. Первым, что сказала мне Даль, было:

— Я так рада тебя видеть. Я как раз поссорилась со своим мужчиной.

Надо было спать.

Мы сели на кухне и, не включая свет, начали пить виски. Мы были знакомы давно, но никогда не совпадали, хотя оба и хотели этого. В какой-то момент Даль сказала:

— Могу я посидеть на тебе?

— Знаешь, я ждал свободную женщину, — сказал я.

— Вот оно что, — молвила она, помедлив. — Это значит «нет»?

— Я не беру чужого.

— Мы с ним даже не женаты.

— Ещё бы.

— Он не уделяет мне времени! Я встречала Новый год одна!

— Вам стоит разобраться с этим.

— Он сейчас очень далеко!

— Да какая разница. Первым, что ты сказала, войдя сюда, было «Я поссорилась со своим мужчиной». Значит, ты расцениваешь его как своего. И ещё этой фразой ты сняла с себя ответственность, разве не так?

Даль вздохнула и сказала:

— Я всё же хочу на тебе посидеть.

Она встала со стула. В отблесках лунного света мелькнула стянутая лоснящимися темносплетениями кожа. Даль втиснулась между мной и столом и села на меня верхом. Её кожа не была похожа ни на что, к чему я прикасался раньше, она будто втягивала меня в себя в тех местах, где мы соприкасались, мне хотелось закричать.

— Целуй меня, — сказала Даль.

— Отвали, — сказал я.

Она лизнула мои губы.

Я не железный. Я был пьян. Я поцеловал Даль и немного приласкал.

— Трахай меня, — сказала Даль.

— Уймись.

— Трахай меня, — повторила она громче. — Сейчас.

Даль встала с меня, оперлась на кухонный стол и изящно выгнулась. Было темно, и я почти ничего не видел, но то, что я видел, было просто великолепно.

— Ну давай, — сказала она, поведя бёдрами.

Я поднялся, встал в двух шагах от неё, расстегнул ремень, спустил штаны и сказал:

— Подойди и возьми.

— Нет, — сказала она, не оборачиваясь.

— Почему? Не можешь?

Даль выпрямилась и повернулась ко мне. Свет из окна впервые за ночь чуть осветил её красивое лицо, скользнул по раскрытым губам тёмной вишни.

— Ты прав, — сказала она. — Я не могу.

В замке входной двери загремел ключ. Вернулся Рассказов.

Через несколько дней Леопольд нашёл жильё и переехал. Я помог ему перевезти вещи в коммуналку с «особой аурой», вернулся домой и выдохнул. Всё стало приходить в уже забытый порядок.

А ещё через несколько дней Леопольд опубликовал свой новый рассказ «Начало конца». Его герой приехал в Петербург и вписался у знакомого сценариста. Сценаристу этому хотелось с первых же строк плюнуть в лицо, потому что на всех женщин он смотрел глазами, исполненными похоти, хитростью заманивал их к себе домой и вообще, судя по всему, был последним ублюдком. В то же время персонаж рассказчика (повествование велось от первого лица) виделся существом более чем просветлённым, до слёз чистым душой и компетентным в любом вопросе настолько, что знал всё, что будет, наперёд, и даже угадывал, как текут мысли в головах других героев — особенно в недалёкой головёшке озабоченного тем, чтобы трахнуть всех женщин в мире, сценариста, у которого светлейшему принцу довелось остановиться на привал в поисках своего утраченного королевства. В числе прочего сценарист намеревался хитростью овладеть исполнительницей главной роли в фильме по его рассказу, когда увлёк её к себе домой после «шапки». Когда ему это не удалось, и девушка вызвала такси, то он проводил её только лишь до входной двери — в отличие от нашего благочестивого героя, который вызвался проводить актрису до самой машины и, когда они оказались наедине, в лифте, спросил её, зачем она сюда ехала, раз прекрасно знала о намерениях похабного сценариста, а она ответила, что не побоялась только потому, что знала: в случае чего она сможет найти защиту и опору в госте этого не знающего пощады монстра, и в общем-то так и случилось…

Я прочитал этот рассказ только через месяц с лишним после его выхода, когда Рассказов уже уехал из города — почему-то не прижился на новом месте. Когда я закончил читать, со мной рядом была Любовь. Она прочла опус уже давно.

— Ну и как тебе? — спросила она.

Я взял сигарету из её пачки, открыл балконную дверь, закурил и сказал:

— Ну, грамматика существенно лучше, чем раньше.

— Сергей, — Любовь посмотрела взглядом «не делай из меня дуру». — Давай по существу.

— Думаю, я получил своё. Бывало, люди обижались, узнав себя в моих историях, и даже переставали со мной общаться. Теперь я понимаю, что они чувствовали.

— Но это плохо, очень плохо! — воскликнула Любовь. — Нельзя писать такое про своих друзей!

— Да кто бы спорил! Такое нельзя писать даже когда это правда, а это… — я осёкся. — Впрочем, я сам виноват. Я документирую реальность, выдаю то, что действительно происходит со мной, за художественную литературу. Рассказов понял, что так делать можно, но упустил главное — чего при этом делать нельзя.

— А чего делать нельзя?

— Когда я пишу о своих знакомых, я никогда не позволяю себе давать оценку тому, что они делают, и уж тем более не описываю, что, по моему мнению, они при этом думают. Только факты. Например, я был на свадьбе, где жених и невеста в момент, когда в небо отпускают голубя, подкидывали вверх тушку курицы. Ну, прикол у них был такой. Я считаю, что если они делали это, тем более, прилюдно, то я вправе об этом писать, даже с именами и лицами, не облекая историю в меха художественной литературы. А если им не нравится то, что они читают, значит, они не могут принять себя такими, какие есть. Кроме того, если я пишу о чём-то действительно личном, то делаю это так, чтобы никто, кроме самого прототипа, не мог узнать, о ком именно речь.

— Но здесь всё не так, — сказала Любовь. — И ты ведь не такой!

— Я ценю, что ты на моей стороне. Но мне нечего предъявить Рассказову. Что бы я ни сказал, я знаю его ответ: «Это художественная литература». Я и сам прикрывался этим, когда кто-то не был доволен моим текстом.

— Да какая там художественная!.. — рассмеялась Любовь. — Он сам на всю кофейню заявлял: «Скоро выйдет новый рассказ, на который Сергей может обидеться». И, чтобы ты понимал, рассказ читала вся кофейня — вслух.

— Ясно, — сказал я. — Надеюсь, что вся съёмочная группа тоже.

Любовь засмеялась, а следом за ней и я. Я любил эту сумасшедшую, как мясо любит соль. Она всегда была за меня, даже когда другие мои общие с Леопольдом знакомые стали отписываться от меня в соцсетях после выхода рассказа. Передо мной стоял выбор: поверить в то, что Рассказов осквернил всё то, во что я верил, со зла, или же поверить в то, что он просто кромешный идиот. Но мог ли я выбирать в действительности? Могу ли я выбирать, между тем, что Ар Келли — великий талант, оболганный прессой, и тем, что он больной ублюдок, основавший культ в духе Чарли Мэнсона? И кто тогда я? И важно ли в действительности, кто я? Или же важно лишь то, кем меня считают другие? Что если это так?

Любовь подошла и обняла меня за плечи, а я почему-то вздрогнул от этого, и мне стало неприятно, и я вдруг понял, что не заслуживаю всего, что имею. Я хотел запереться на всю зиму в этой уютной квартире, греться в ней чужим теплом, подворовывать его у своих гостей, на всю жизнь хотел там запереться, обмануть мироздание, обскакать хаос на повороте, но мировая справедливость пришла в юном, даже не подозревавшем, что он творит, Леопольде, и исторгла меня из тёплого мирка праведников, где мне не место, и низвергла меня в геенну огненную, где пить мне, скрежеща зубами, воду ржавую, гнойную.

Той ночью я был очень пьян, и ударил Любовь. Она не сказала ни слова, просто собралась и ушла, больше мы не виделись. На следующую ночь я позвал к себе Даль и выеб её как распоследнюю блядь, заставляя называть меня именем её мужчины. Через три дня развалилась и обанкротилась компания партнёров — моя последняя надежда сохранить бизнес растаяла как дым. Пришлось распродать кое-какие вещи и уехать жить в Автово, в комнатушку на семнадцатом этаже с видом на коптящие трубы. Мне совсем не нравится мой новый мир. Но зато я верю, что умею летать.

Санкт-Петербург, 2019

Иллюстрации: Ванесса Гаврилова